из гостиной? – вежливо спросил приятный гость.
– Орест, кажется, играл на бильярде, я приняла капли и заснула под эти удары. А что случилось?
Родион только открыл рот, чтобы аккуратно выяснить подробности, как вдруг Нил вскрикнул:
– Маменька! – рухнул на колени, зарыдал и прижался к ней, как испуганный ребенок. – Маменька, я больше не могу! Орест себя убил шаром! Такое несчастье! Я не выдержу! Опять! Да что за напасть на нашу семью! Не смотри туда, умоляю! Твои нервы этого не вынесут! Я один все переживу! Маменька, милая! Помоги мне!
Зрелище вышло редкостное. Не всякий день здоровенный мужчина почти пятидесяти лет пускает сопли на руках у мамаши. Но происшествие смущало только Родиона. Филомена Платоновна нежно приобняла сыночка, погладила по голове и стала шептать ласковые, успокаивающие слова, какие всякая мать найдет для обожаемого чада. Просто умилительная картина. Впрочем, для посторонних не предназначалась. Госпожа Бородина отправила строгий взгляд Ванзарову, дескать, неприлично пялиться, когда мать кормит грудью, то есть утешает. Однако Родион вызывающе не двигался с места. Даже головы не отвернул.
– Нил Нилыч, прошу успокоиться и проверить, на месте ли Аглая.
Получив ободряющий поцелуй, Нил кое-как оторвался от материнской груди и, пошатываясь, побрел к двери.
– Няня! – рявкнул он, при этом дубася кулаком. – Полиция тебя желает.
Створка приоткрылась и явила старуху, закутанную в одеяло с головой. И эта, видать, предавалась сну. Как удачно нападает дремота – на всех одновременно. Ванзаров без стеснения поманил пальцем старушку.
Аглая приблизилась и уставилась молча.
– Давно вернулись? – с милой улыбкой спросил Родион.
– От вас сразу домой.
– Что видели?
– Никого видеть не хотела, пошла к себе. – Аглая плотнее запахнулась в одеяло.
– Так ничего не заметили?
– Орест на бильярде стучал.
– И достучался. Взгляните, какой фокус показал. – Чиновник полиции сделал широкий жест, приглашающий к бильярдному столу.
Аглая только покосилась и молча ушла к себе, хлопнув дверью. Понимать такой поступок предоставила как угодно: дескать, переживать, что ли, из-за всяких лакеев, засадивших себе в лоб бильярдным шаром. Или так: «Мне уже все равно». От такой бесчувственности Родион несколько опешил, но виду не подал. Ни к чему сейчас лишние крики и препирательства. Лишь попросил увезти Филомену Платоновну. Нельзя мучить почтенную даму ужасным зрелищем.
Притворив дверь материнской спальни, Нил приблизился и шепотом сказал:
– Пойду напьюсь до беспамятства. Компанию составите? Или не употребляете, как женщин?
– Желаете напиться с горя?
– Нет, с радости! Не каждый день слуга убивает себя на бильярде. Такое надо отметить. Странный вы, Ванзаров, никак не разберу. Вроде простой и открытый, а что внутри делается – не понять. Словно маску носите. Вижу, что страстишки темные так и бродят… Эх, мальчик, ничего-то в жизни не знаешь, ничего не пробовал, а судить берешься. Усы у тебя знатные, а что за душа? Не понять. Тьма там.
Родион предпочитал, чтобы ему не тыкали, а тем более в душу не лезли. Посторонним там делать нечего, ну, кроме автора, разумеется. А потому холодно ответил:
– В таком случае могу сообщить: расследование закончено. Осталась одна деталь, пока не ясная. Она интересна только мне. Могу сказать наверняка: за свою жизнь можете не опасаться.
– И это все?!
– Рок, принесший столько несчастий вашему дому, истощился. Не сомневайтесь. На этом можем проститься. Местный пристав оформит смерть Ореста как несчастный случай. Я больше не нужен.
– Вот как? Но я хочу знать! – повысил голос Нил. – В конце концов, я требую!
– Что именно желаете?
– Знать, что тут происходило. И при чем глаз проклятый, и письма, и вообще… Правду хочу! Истину желаю!
– Уверены, что хотите знать правду? – спросил Ванзаров так, что Нил Нилыч невольно поежился. – В этом не сомневаетесь? Не пожалеете? Помните, что сказал Ницше: истина – это полезная ложь.
– Да, я хочу. Хочу знать, за что мне выпало столько страданий.
– В таком случае жду вас завтра в полдень в бильярдной зале «Отель де Франс». Надо же закончить мое обучение.
8
Не будем, однако, сгущать краски. И так уж мрачнее некуда. Не только трупы с разбитыми висками или проглоченными киями случаются в столице. Бывают происшествия более приятные. Редко, но бывают. Вот, к примеру, одно из них.
По Невскому проспекту неторопливым шагом прогуливался господин, вид которого притягивал всех жуликов и карманников. На носу его болталось старенькое пенсне, именуемое на воровском жаргоне «камбалой», на голове торчала поношенная шляпа, по-воровски говоря «камлюх», а пиджак, то есть «клифта», был распахнут так широко, что и «распрягать» (аккуратно расстегивать) не пришлось бы. Лицо пожилого господина светилось таким добродушием и наивностью, что любо-дорого обобрать. Но обирать было нечего. «Канарейка» с «кожей» давно улетели из его карманов, поэтому доктор Москвин, кто же еще, наслаждался архитектурой и проходящими дамами. Большего позволить себе не мог. Впрочем, казалось, кого-то напряженно высматривает в толпе и даже останавливается, глядя вслед, будто нарочно подставляет карманы брюк, то есть «шкары», для работы.
Засмотревшись на витрину салона модного платья мадам Живанши, более известного как «Смерть мужьям», Москвин почувствовал легкий удар в плечо. Какой-то молодой человек налетел не нарочно, извинился и даже, раскаиваясь, поднял шляпу. Доктор с улыбкой простил растяпу и сам отсалютовал камлюхом. Он уже вознамерился двигаться дальше, как вдруг какой-то мальчишка дернул за полу и хриплым баском спросил:
– Эй, господин хороший, не вы обронили?
Москвин поискал под ногами и не поверил собственным глазам: около ботинка преспокойно лежал его родной старенький кошелек – драгоценный подарок супруги! Подняв находку, доктор ощупал «кожу» – как есть его, да еще и полная. Что же получается? Думал, обокрали, а оказалось – засунул не в тот карман. Ну и чудеса!
– Спасибо, мальчик! – проговорил растроганный Москвин пустому месту. Добродетельный ребенок, именуемый «затырщиком», растворился как видение.
Раскрыв кошелек, доктор пересчитал ассигнации. Все на месте. И даже на сто рублей больше. Кажется, ведь брал всего двести. Неужели и это перепутал?
В полной растерянности Москвин похлопал по карманам пиджака. В правом что-то было. Засунув руку, слегка дрожавшую, Игнат Семенович вытащил пропавшие часы. «Канарейка» была как новая, даже почищена. Вот до чего ученая рассеянность доводит. Думал, обокрали, а все целехонькое по «верхам», то есть наружным карманам, пряталось.
Чем не радостное происшествие.
9
Облака легли над городом пеленой. Ранний вечер, а кажется – глубокая ночь. Дождь собирается, осень на пороге.
Ванзаров возвращался на извозчике по Каменноостровскому проспекту. Курочкин был отпущен с твердым приказом разыскать мазуриков, болтавших про глаз. Самому же чиновнику полиции пришлось задержаться в особняке до приезда пристава. Капитан Семеновский, прибывший лично, осмотрел тело, хмуро спросил, действительно ли несчастный случай, уже третий в одном и том же доме за два дня. Но, получив заверения, что никаких сомнений нет, копаться и задавать лишние вопросы не стал, а быстро подписал протокол осмотра. Бородин рвался отвезти сам, но упрямый Ванзаров отказался от подобной чести.
Пролетка шла ровно. Родион посматривал по сторонам, отвлекаясь от раздумий. У театра «Аквариум» бурно играла музыка, кричали восторженные голоса, метались огни. Любопытство заставило остановиться. С пролетки было удобно наблюдать за происходящим.
Мужчины и женщины в масках двигались друг за другом, будто танцевали первобытный танец с факелами. Под грохот литавр и вой флейт исполняли обряд, таинственный и дикий. Языки пламени отбрасывали странные тени, вырывая то маску, то чью-то ногу. Господа веселились от души. В «Аквариуме» была традиция провожать лето подобным обрядом. Факельзунг, шествие с факелами. Публика обожала этот вечер. Не было никаких правил, только неудержимая радость, свобода и огонь, музыка и танец. Но обязательно в масках, чтобы потом не было стыдно.
Родион смотрел на пляшущие огни и вдруг ощутил, что времени
